Франсин Риверс - Воин [The Warrior]
Вера пришла к нему, как вспышка солнечного света, наполнив сердце радостью. «Вот Бог, которому я могу поклоняться! Вот Бог, за которым я могу следовать с уверенностью и радостью!» — думал он тогда.
Но вера не пришла таким же образом к членам его семьи: к ней их привела необходимость и внешние причины. Урожай был побит градом и сожжен молниями, скот пал от болезни; потом нарывы и язвы, которые принесли египтянам ужасные мучения. Страх заставил близких ему людей прислушаться к его словам и пойти в еврейское поселение. И в дальнейшем они никогда не разделяли его восхищения и радости от присутствия над ними облака и огненного столпа. Они никогда не останавливались в изумлении, глядя на клубящееся облако, нависавшее над ними, как огромный полог, дающий прохладу и тень. Они шли, ведомые ужасом, и повиновались из–за страха. Они давали пожертвования только из–за того, что Закон обязывал их это делать.
«Я уверен, что моя вера пришла от Тебя, Господи, и я не могу хвастаться этим. Она родилась в одно мгновение. Мои глаза и уши открылись. А сердце стучало так, будто я родился заново. Все внутри меня наполнилось благодарением, как легкие воздухом. Я хотел быть с Твоим народом. Я хотел жить такой жизнью, которая бы угождала Тебе.
Но почему мои сыновья не такие? Почему только Ахса, девушка, последняя и наименьшая из моих детей?»
Эти вопросы только измучили его. Какой бы ни была причина, но у Ахсы была такая же вера, как у него. Она так же стремилась быть ближе к Господу, как стремился он. Но вместо того чтобы ободрять ее веру, он сопротивлялся ее вниманию, считая, что она собралась опекать его. Его очень раздражала мысль, что его наложницы и сыновья заботятся о нем, думая, что он очень стар и нуждается в том, чтобы за ним приглядывали.
Но вера Ахсы была подлинной. В прошлом году, когда они пошли в Иерусалим на священное собрание в День искупления, Халев заметил, что она собирала оливковые, миртовые и пальмовые ветви, пока его сыновья ушли праздновать вместе с друзьями.
— Где Ахса? — спросил он.
— Я что, сторож своей сестре?
Мааха шлепнула Шевера.
— Иди и найди ее. И ты тоже, Фирхана, — приказала она своим сыновьям.
— Она строит шалаш, — сказал Халев.
Мааха в растерянности посмотрела на него.
— Ты послал ее?
Он заметил, как посмотрела на него наложница: она решила, что он потерял рассудок.
— Нет. Она пошла по своему собственному желанию.
— Но зачем?
Он взглянул на своих сыновей.
— В День искупления нужно строить кущи.
— Отец, но ведь мы не живем в шатрах с тех пор, как умер Иисус Навин.
— Никто уже так не делает.
Халев вышел из себя:
— Тебе следовало бы помнить, почему мы скитались по пустыне сорок лет и жили в шатрах!
В последовавшей за этим напряженной тишине рассудительно заговорила Мааха:
— Незамужней девушке незачем жить вне родительского дома.
Его сыновья ушли, чтобы привести ее. Он помнил, как Ахса сопротивлялась, а потом, побежденная, заплакала.
Теперь они жили в саду, который вырастил Господь, и пустыня была забыта. Были забыты и уроки, которые они там выучили. Халев понимал, что должен что–то сделать, иначе будет слишком поздно.
* * *«Я старик, Господь, и больше не могу сражаться. Мои слова больше никого не воодушевляют. И грех в нашей жизни — большая опасность, чем наши враги! Мы еще не закончили ту работу, которую Ты дал нам. Я оглядываюсь вокруг и вижу, какими самодовольными стали мои сыновья, какими равнодушными стали другие люди.
Мы заново строим города, но не пытаемся строить собственные жизни. Мы дружим с теми, кто презирает Твое имя. Я не знаю, что делать. Я устал, устал от беспокойства и от старости. Я с большим трудом встаю со своего ложа и что–то ем. Слуги ухаживают за мной. Но мой ум такой же живой, как прежде, Господи. Мое сердце выстукивает хвалу Твоему имени!»
— Он снова плачет.
Халев приподнялся и устроился полулежать на подушках. Плакал ли он? Кажется, слезы у него стали течь без предупреждения. Его тело ослабело. Они, наверное, решили, что и ум тоже? Он слушал, что говорили его сыновья, стоя вокруг него. Уже несколько дней он молчал, и все его мысли были сосредоточены на Боге. Может быть, сейчас, после долгого молчания, они послушают его, если он решит заговорить? Если решит. Но он не произнесет ни слова — до тех пор, пока Господь не скажет ему, что делать. А сейчас пусть побудут в недоумении.
Ему больше не хотелось объяснений, он устал все время убеждать их следовать за Богом.
«Я надеюсь на Тебя, Господи. До моего последнего вздоха я буду надеяться на Тебя. Скажи мне, что мне делать с моими сыновьями».
Подошла Ахса. Она положила руку ему на плечо и опустилась перед ним на колени. В руках у нее была миска с какой–то коричневой массой. Посмотрев на еду, он нахмурился. Несколько зубов, которые у него остались, сточились, и жевать ими было больно. Все, что он мог есть, это рубленое, раскрошенное мясо и протертые овощи. Глядя на кушанье, он даже не понял, что она ему предлагала.
Она аккуратно вложила в его руки миску.
— Пожалуйста, отец, поешь немного. Тебе нужны силы.
Незачем рассказывать ей, что он перестал чувствовать вкус и запах, и что съесть эту размазню для него настоящее испытание.
— Что у тебя болит, отец? — Ор смотрел на него с другого конца комнаты.
Моца пожал плечами.
— Он стар, вот, что у него болит, — ответил он. — Подозвав Ахсу, он поднял свою чашу, чтобы она налила в нее еще вина.
Харан ел финики.
— Он жует еле–еле.
— Армию он уже больше не поведет.
— За последние дни он не сказал ни слова.
Ахса налила вина в чашу Халева:
— Наверно, он просто устал говорить, когда никто его не слушает.
Ее старший брат Шевер нахмурился.
— Девчонка, иди занимайся женскими делами и не лезь в дела мужчин.
Халев сжал зубы. Он не впервые слышал, что его сыновья разговаривают со своей сестрой с таким пренебрежением. Даже некоторые их жены обращались с ней как с чужаком или, в лучшем случае, как со служанкой. Хотя у Ахсы было больше веры, чем у всех его сыновей вместе взятых.
— Кажется, его разум совсем ослабел. — Судя по тону, Шевера это не слишком тревожило.
— Люди до сих пор почитают его. Если он сходит с ума, мы будем молчать об этом и не будем стыдить его.
Халев почувствовал, как его сыновья рассматривают его. Не поднимая головы и не глядя на них, он продолжал есть дрожащей рукой.
— Он молится. — Это снова была Ахса, она сказала это тихо и с любовью.
— Семь дней подряд? Никто не молится так долго.
— Моисей был на горе сорок дней и сорок ночей.
Шевер отмахнулся от сестры:
— Моисей. Да… Наш отец верит в Бога, но он воин, а не пророк.
— Бог избрал его после Иисуса Навина, чтобы…
— Успокойся, девчонка! Иди накорми коз. — Шааф показал рукой на дверь. — Иди чесать шерсть. Оставь нас в покое.
Халев услышал звон посуды и топот ног.
— Может, Ахса права. Может, он молится.
— Сейчас спокойное время. Мы процветаем. О чем сейчас молиться?
От этих слов Халев потерял остатки аппетита. Дрожа, он наклонился вперед поставить миску.
— Лучше забери это у него, а то он опрокинет все на себя.
Хеврон забрал миску и отставил в сторону.
— Я никогда не видел, чтобы он молился больше нескольких часов подряд. — Фирхана покосился на отца.
— Надо что–то делать с Ахсой.
— А что с ней надо делать?
— Надо найти ей мужа.
— Младшая дочь Меши на год младше нашей сестры, и она уже замужем, у нее есть сын. Ахсе нужны сыновья.
— У нее есть четыре брата. Зачем ей сыновья?
— К тому же она нужна здесь.
Последовала долгая пауза, и Халев понял, что его сыновья молча рассматривают его. Горячая волна захлестнула его лицо, но он продолжал молчать.
Шевер покончил с великолепным обедом и, икнув, откинулся назад.
— Она всем довольна.
Довольна? Как мало они знали свою сестру и как мало заботились и интересовались ею.
— Оставьте ее в покое. Если она захочет выйти замуж, она скажет об этом отцу, и он решит, что с ней делать.
Очевидно, что они считают, что их отец ничего не делает оттого, что не хочет лишаться ее нежной заботы. Халев полулежал, опустив голову, притворяясь спящим. Пусть думают, что он всего лишь усталый старец, который с трудом жует свой хлеб. Один за другим его сыновья вставали и уходили работать или заниматься какими–нибудь приятными делами.
Ахса вернулась и опустилась на колени рядом с ним. Она отломила кусок хлеба, обмакнула в вине и поднесла к его губам.
— Хоть маленький кусочек, отец, пожалуйста. Не сдавайся.
Он посмотрел в ее глаза. Другие больше не нуждались в нем. Они жили своей жизнью, не думая о нем. Но она была совсем иной. Она хотела, чтобы он жил дальше. Почему? «О, Господи, я устал. У меня так тяжело на сердце. Не допусти, чтобы я дожил до того дня, когда все мои сыновья отвернутся от Тебя. Не дай мне это увидеть. Позволь мне умереть раньше, чем это придет». Не в состоянии справиться со слезами, он наклонил голову, и они потекли по его лицу.
